– В таком случае я готов забыть все это! А ты обещаешь мне не мечтать больше о бегстве?
– Клянусь! Если только ты сам не выгонишь меня из твоего дома, как я того заслуживаю, – проговорила Ружена и залилась слезами.
– Я не дурак, чтобы гнать от себя такую славную женушку, которая сама кричит о своих грехах, прежде даже, чем у нее о том спрашивают. Ну, не плачь же, а то еще заболеешь! Ведь я уже сказал, что прощаю ваши поцелуи; ну, и конец.
Он дал ей выпить молока и стал успокаивать: но Ружена не могла справиться с своими нервами и слезы текли по-прежнему.
– Нет, запас воды у этих женщин, право, может только сравниться с фонтаном, – сказал Вок, качая головой. – Если ты также разливалась рекой перед Иеронимом, неудивительно, что он растаял, как кусок мыла! Только знаешь, Ружена, ты ведь ничего бы не выиграла от замены. Он такой же повеса и соблазнил еще больше женщин, чем я, так как и подвизается на поприще любви много лет больше моего. Что он гораздо умнее меня, это – верно, и удачи у него больше, потому даже девчонки в него влюбляются, но на счет добродетели… Фю-ю-ю! Мы еще поспорим, и его история с тобой только доказывает, что он стареет и глупеет! Будь я на его месте, сам Господь не убедил бы меня отказаться от такого счастья!
Слабая, стыдливая улыбка появилась на лице Ружены.
Тогда Вок нагнулся к жене и пытливо заглянул ей в глаза.
– Все ли свое сердце отдала ты твоему идеалу, или оставила хоть искорку привязанности, от которой мы могли бы снова зажечь, готовый потухнуть огонь нашей любви? – с грустной улыбкой спросил он.
Признательная Ружена обняла руками его шею, и склонила свою чудную головку на грудь мужа.
– Как мне не любить тебя, когда ты выказал мне столько великодушия? Обещаюсь тебе делать все, чтобы заслужить твою любовь.
– Ну, слава Богу! Со своей стороны, и я обещаюсь сделаться добродетельным, во всяком случае, настолько, что не стану больше таскать женщин с собой на лошади. В этом могу поклясться!
Он обнял жену и, как перышко, поднял на воздух, громко целуя ее.
– Мир заключен и подписан!
На следующий день Вок отправился к Иерониму. Он понял теперь, почему тот стал таким редким гостем у них в доме. Но у Иеронима графу сказали, что он отозван охотиться в один из замков пана Вартенберга.
Увидав на столе чистый лист пергамента, Вок схватил перо, сел и принялся рисовать.
Он изобразил узкую, крутую, усеянную тернием дорогу к небу, у врат которого сидел апостол Петр. По дороге скакал, задравши хвост, осел с головой Иеронима, а позади его виднелась чудная охапка сена.
– Ты зачем сюда пожаловал? – спрашивал его апостол. – Каждый день мужья-рогоносцы, покинутые девы и обманутые любовницы приносят на тебя жалобы.
– Я исправился и раз даже был добродетелен. Но только вместо крыльев, у меня почему-то выросли вдруг ослиные уши, – отвечал Иероним на длинной ленте, исходившей у него изо рта.
– Ну, ради единственного случая твоей добродетели я не стану беспокоить себя и открывать тебе тяжелые врата неба. Ступай, откуда пришел! В ослиной шкуре никто уж не узнает Иеронима Пражского и ни один муж не станет остерегаться тебя!
Закончив свою карикатуру, Вок свернул, надписал кому она предназначалась, и, очень довольный собой, отправился к Гусу. Тот, печальный, сидел один у себя в келье и читал. Граф чуть не задушил его в своих объятьях и расцеловал в обе щеки.
– Ты ко мне с доброй вестью, пан Вок? Что ты такой веселый? – с улыбкой спросил Гус.
– Я пришел, отец Ян, благодарить вас за услугу, которую вы оказали, помешав моей жене бежать с Иеронимом, что заставило бы меня, к великому сожалению, перерезать горло приятелю.
– Как! Ты все знаешь? – удивился Гус.
– Да, Ружена мне во всем покаялась. Я ей простил, и мы заключили мир.
– Слава Богу! Но моей обязанностью было помешать двум сумасбродам, наделать того, о чем они сами пожалели бы впоследствии.
В эту минуту Вок заметил на полу чемодан и два узла.
– Что это значит, мистр Ян? Вы собираетесь опять покинуть нас?
– Увы, друг мой! Я не могу больше видеть страданий, которые интердикт налагает на народ; да и сам король желает, чтобы я уехал. Завтра на заре я уезжаю из Праги.
– А куда же вы едете? – осведомился огорченный Вок.
– Пока направляюсь в замок Козиградский [62] где пан Оусти великодушно предложил мне приют. А там Господь рассудит и укажет мне путь, – смиренно ответил Гус.
Поговорив еще некоторое время и заручившись обещанием Гуса прийти к ним обедать и проститься перед отъездом, Вок пожал ему руку и ушел.
Прошло две недели с отъезда Гуса. Прага приняла свой обычный вид: церкви были открыты, и наружно все было спокойно, хотя в этой тиши зрела буря.
Ружена сидела у окна за вышиваньем, поджидая мужа к обеду. Она была поглощена работой и лишь изредка перебрасывалась словами с сидевшей против нее Анной. Вдруг лошадиный топот привлек ее внимание. Заглянув в окно, она увидала, что какой-то пан, в богатом польском наряде, в сопровождении конюших, которые вели в поводу двух чудных боевых коней и, кроме того, лошадей с вьюком, остановился у их дома.
– К нам гости, а Вок еще не вернулся, – с неудовольствием заметила Ружена.
Анна равнодушно взглянула тоже на улицу и вздрогнула.
– Это Светомир, – пробормотала она, бледнее, и повернулась, чтобы уйти, но Ружена ее задержала.
– Неужели ты убежишь от Светомира?
– Я увижу его как-нибудь потом, а теперь встретиться с ним я не в силах, – прошептала Анна, вырывая свое платье из рук подруги и убегая.
Ружена проводила ее недовольным взглядом и, положив работу, пошла осведомиться, был ли то действительно друг ее детства.