Светочи Чехии - Страница 61

Анна мгновенно выпрямилась.

– Он умер?

– Да, как я слышал.

– Ах! Зачем он умер? Кто посмел убить его раньше, чем я собственными руками не задушила его и не упилась страданиями его агонии?

С крепко стиснутыми руками, налитыми кровью глазами, с дикой усмешкой, открывавшей ее белые зубы, Анна поистине была ужасна.

Гус сжал ей руку и повелительно взглянул в лихорадочно горевшие глаза больной.

„Мне отмщение и Аз воздам”, – сказал Господь, и суд Его страшнее суда человеческого. Христос простил врагам и молился за палачей своих; как же осмелишься ты теперь, с сердцем, полным ненависти и жажды мести, пасть ниц перед крестом Господним и молить Его о милосердии, – строго сказал Гус.

Анна вздрогнула и, точно сломленная припадком ярости, бессильно упала на подушки.

Гус встал на колени у изголовья и положил руку ей на пылавший лоб. Устремив взгляд на висевшее в простенке распятие, он стал горячо молиться и из его руки истекала словно целительная сила: возбуждение больной мало-помалу стихало и лишь горькие слезы тихо катились по бледным щекам Анны.

Наконец, слезы иссякли и она впала в глубокий сон.

Убедившись, что бедняжка заснула, Гус встал и, еще раз мысленно помолившись, тихо вышел.

В соседней комнате его поджидала Марга.

– Ну, что? – с беспокойством спросила она.

– Спит и, я надеюсь, проснется более спокойной и покорной. Скажите ей, что завтра, после обедни, я зайду ее навестить.

Он направлялся к выходу, когда его догнал юный паж и попросил пожаловать в покои молодого графа.

Когда вошел Гус, Вок с нахмуренным видом шагал в волнении по комнате, а граф Гинек, тоже с озабоченным лицом, сидел у окна. Он припомнил в эту минуту то мимолетное подозрение, которое шевельнулось в нем при вести о неожиданной смерти двоюродного брата, но сам он сознавал, что невиновен ни в каком соучастии в преступлении, если таковое действительно и совершилось.

– Я хотел спросить у вас совета, мистр Ян, в одном очень трудном деле, – сказал Вок, пожимая ему руку.

– Догадываюсь, о чем идет речь! Пани Ружена рассказала мне дьявольскую выдумку Бранкассиса, которая совсем смутила ее.

– Но ведь надобно ж выяснить это дело! Что рассказал ей этот мерзавец? – вмешался граф Гинек.

Гус подробно изложил все, что слышал от Ружены.

– Если хотите послушать моего совета, – добавил он, – допросите Матиаса. Я думаю, что он может дать вам кое-какие указания.

– Я сейчас же велю его позвать. Самое ужасное – это то, что Эвзапия действительно была моей возлюбленной, тогда как все остальное – наглая ложь! И надо же было, чтобы Бранкассис издох в самую нужную минуту и не мог распутать собственную паутину…

Вок однако ошибался и Бранкассис не умер. Разумеется, богатырская рука Броды положила бы его на месте, если бы дальновидный итальянец не носил под платьем тонкой кольчуги. Да и то нанесенный удар был настолько силен, что хотя острие и сломалось, но все-же кинжал глубоко врезал в тело стальные кольца. Боль была страшная и Бранкассис временно потерял сознание, почему Брода и счел его мертвым.

В архиепископстве побоялись однако держать его и тотчас же перенесли в Страховский монастырь, где он и пришел, наконец, в себя, а настоятель, снисходя к любовным похождениям кардинала, окружил своего знатного больного всевозможной заботливостью. Бонавентура же действительно умер и был тайком зарыт.

Когда пришел Матиас и граф приказал ему сказать без утайки все, что ему известно по поводу смерти его пана, старик видимо испугался и в замешательстве молчал, пока оба графа не убедили его, насколько им необходимо добиться истины. Тогда он изложил все, что знал, и высказал подозрение в отравлении барона Светомира за ужином, который ему подавала неизвестная служанка гостиницы.

– Прежняя вдруг заболела, а трактирщик говорил, что новую рекомендовал ему какой-то священник в Пльзене. Она и служила-то всего какую-нибудь неделю, а потом ушла и пропала без вести.

– Преступная рука, как будто, и найдена, остается узнать, кто направил ее, – заметил Гус.

– Есть у меня на этот счет предположеньице… – сказал Матиас и замялся.

– Да говори же, говори, – как один, вскричали оба графа.

– В первый же месяц, что я жил у вас в замке, возвращаюсь я как-то из соседнего села и вдруг, неподалеку от мельницы старого Хвалы, слышу в кустах разговор; почудился мне голос отца Илария и я, из любопытства, подкрался и подглядел. Это был, действительно, он, а с ним та самая девушка, в которой я признал служанку гостиницы, подававшую тогда ужин пану барону… Но уж после этого я ее больше никогда не видел.

Вок мрачно взглянул на отца.

– Если Иларий замешан в преступлении, значит, за ним скрывается моя мать, но я надеюсь, что это не помешает тебе, отец, добиться правды!

– Нисколько! Я сам хочу знать истину, и если Яна виновна, я заставлю ее во всем сознаться.

– Принудить мать к чему-нибудь трудно, в особенности теперь, когда она не здорова, как мне сказали. А нельзя ли нам как-нибудь подслушать тайком разговор ее с монахом. Может быть, в виду всего происшедшего, они что-нибудь выболтают, и это даст нам указание на дальнейшее.

– Нехорошо подглядывать и подслушивать, – заметил Гус.

– Правда, отец Ян, нехорошо. А быть обвиненным несправедливо в убийстве – еще того хуже! Всякое средство годится, чтобы доказать мою правоту, – недовольным тоном ответил Вок.

– Я, кажется, могу устроить то, что ты желаешь, – подумавши, сказал старый граф. Я вспомнил, что рядом с моленною твоей матери есть тайник, откуда можно все слышать и видеть и даже войти, если понадобится. Устроил его мой дед, а отец показал мне его, когда я женился на Яне. Я ни разу им не пользовался, – это не в моем характере, и никогда не предполагал, при каких грустных обстоятельствах этот тайник сослужит нам службу, – закончил он, глубоко вздохнув. – Но все к лучшему! Ступай, Матиас, узнать, дома ли вообще Иларий и не у графини ли он, и сейчас приди нам сказать.