Светочи Чехии - Страница 59

– Паны вознаградят вас за услуги, оказанные сегодня, – ответил Брода, дружески пожимая ей руку.

Граф Гинек с женой занимали противоположный конец дома. Когда Брода ворвался, как ураган, и стал передавать подробности случившегося, граф сначала не верил ушам своим, а графиня Яна поняла лишь одно, что Бранкассис и Бонавентура убиты. Это обстоятельство показалось ей столь чудовищным, что она разразилась криками, рыданиями и бранью и чуть было не кинулась на Броду, чтобы задушить его.

Лишь после того, как граф втолковал ей, что Брода спас жизнь сыну, которого монах пытался задушить, она вскочила с кровати и, босая, побежала в покои Вока. Увидав Бонавентуру, плававшего в луже крови, все еще держа предательскую подушку в окостенелой руке, и удостоверившись, что Вок лежит, как мертвый, графиня упала в обморок и ее унесли.

Едва Матиас и Брода ушли из комнаты Ружены, как туда прокрался бледный и расстроенный Иларий. Он опустился на колени около Бранкассиса, ощупал его дрожащими руками и, приложив ухо к груди, вздрогнул и выпрямился; ему показалось, что сердце билось, хотя и слабо. Не мешкая, он завернул кардинала в свой плащ и, захватив под мышки, потащил его вон из комнаты.

Он был уже около двери, когда вошла Иитка взглянуть на Ружену, после того, как передала Анну на попечение другой служанки, но она только молча, с омерзением посторонилась.

Иларий уволок тело в свою комнату, где и запер его, а сам бросился вон из дому, но скоро вернулся в сопровождении нескольких монахов из соседнего монастыря. Тела Бранкассиса и Бонавентуры взвалили на носилки и тотчас же понесли в архиепископство.

Узнав от Иитки, что тело кардинала унес Иларий, старый Вальдштейн только презрительно усмехнулся; пожалуй, это было и лучше, а то гнусное происшествие наделало бы шуму в городе. При виде Анны, все еще лежавшей без сознания, гнев и сожаление охватили сердце графа.

Ружена проснулась поздно и чувствовала себе нехорошо: голова была тяжела, точно налита свинцом, ноги и руки словно застыли, вообще, она была так слаба, что думала и соображала с трудом. Тем не менее, когда Иитка принесла ей молоко, она тотчас же заметила расстроенный вид своей няни и с беспокойством спросила, не случилось ли чего в доме.

– Скажи мне всю правду. Я хочу все знать, – повелительно крикнула она, видя, что та не решается отвечать на ее расспросы.

Добродушная Иитка не посмела ослушаться и сперва с некоторым опущением подробностей, а затем, увлекаясь все более и более, рассказала невероятное ночное происшествие.

Ружена краснела и бледнела, слушая, какой опасности она подвергалась и избежать которой ей удалось лишь случайно, и то ценой бесчестья подруги.

– О! Негодяй, негодяй, решившийся на такое преступление! Меня спас Бог, но Анна, милая Анна погибла на моем месте! Что она делает? Я хочу ее видеть. Ах! Отчего Брода пришел так поздно, чтобы спасти и ее, – сквозь слезы говорила она.

– Успокойтесь, пани! Теперь бедняжка спит; был уже врач и дал ей лекарство, чтобы она уснула. А то, придя в себя, Анна была, как безумная, и он очень боялся за ее рассудок.

– Я хочу идти к ней!

– Погодите, вы сами еще слишком слабы, а около нее сидит теперь Марга Находская, за которой я посылала.

Когда Иитка стала ей передавать, какая опасность угрожала ее мужу, Ружена вдруг оборвала ее; в ней снова вспыхнул весь гнев против Вока и старого графа. Если бы презренные убийцы ее отца и погибли, это было бы лишь справедливо. В своем нервном возбуждении, Ружена не задумывалась о том, что такой негодяй, как Бранкассис мог и солгать; ее убеждение даже окрепло, когда она увидела, что Иитка смешалась и побледнела при ее словах:

– Никогда не упоминай мне имени этого злодея, против которого взывает кровь моего отца!

– Иитка, – прибавила она вне себя, – если тебе что-нибудь известно про это преступление, скажи мне. Как посмела ты так долго скрывать от меня правду, как допустила ты заключение этого преступного брака?

– Я ничего не знаю… – в смущении бормотала старушка. – Матиас вот предполагает только, что завещание было подложное.

В эту минуту открылась дверь и в комнату вошли оба графа. Бледный Вок имел растерянный вид и опирался на руку отца; холодные примочки и растирание едва-едва вывели его из тяжелого оцепенения.

Рассказ о ночном событии потрясающе на него подействовал и вызвал, затем, такой взрыв бешенства, что отцу с трудом удалось его успокоить уверением, что виновные убиты и, следовательно, понесли уже заслуженное наказание.

Подкрепив свои силы кубком старого вина, Вок выразил желание видеть жену; никогда еще не любил он Ружену столь искренно и глубоко, как в эту именно минуту, когда чудо возвращало ее чистою от ужасного поругания.

Увидав Ружену, бледную, расстроенную, со вспухшими глазами от слез, все еще струившихся по щекам, он бросился к ней с протянутыми руками.

– Успокойся, дорогая, – крикнул он и хотел привлечь ее к себе.

Но Ружена уже не могла сдерживаться долее: слова Иитки о подлоге завещания еще звучали в ее ушах и подтверждали обвинение Бранкассиса; всякий нерв дрожал в ней, и в воспаленном воображении тень отца встала между нею и мужем.

– Не трогай меня! – крикнула она, отшатываясь с таким видимым ужасом, что Вок в смущении остановился и опустил руки.

– Ружена, приди в себя. Ты бредишь!

– Нет! Только ослепление мое уже прошло. Отпусти меня в Рабштейн. Я не могу и часу оставаться дольше под твоим кровом.

Оба графа удивленно переглянулись; было ясно, что они считали ее безумной, но Ружена поняла их взгляды, и это вызвало новый взрыв в наболевшей душе.