Светочи Чехии - Страница 55

Он не подозревал, какая гроза собиралась над его головой, искусно подготовляемая лукавым итальянцем, вдвойне ненавидевшим его, как хулителя церкви и как мужа Ружены.

Это второе обстоятельство даже первенствовало, так как выдающаяся красота молодой женщины и ее душевная чистота являлись особой приманкой в глазах такого циника, каким был Бранкассис, которому уже все в жизни приелось: в мрачной душе кардинала вспыхнула грозная страсть и росла день ото дня. Безнравственный по природе, не знавший предела своим вожделениям, он жаждал обладать Руженой во что бы то ни стало – хитростью ли, силой ли; изворотливый ум придумал дьявольский план, по которому, прежде всего, надо было разлучить навсегда супругов.

Следовало только вкрасться в доверие Ружены, и он сумел подкупить ее своей притворной добротой и христианским милосердием, с какими относился к совершавшимся событиям. Когда, расхрабрившись, Ружена заговорила с ним о своем духовнике и пыталась оправдать его во взводимых на него обвинениях, Бранкассис снисходительно ее выслушал и, хотя отказался от личного свидание с Гусом, но обещал употребить все свое влияние у папы, чтобы положить конец его процессу, убедившись будто бы теперь, что Гус – преданный сын церкви, и что только неумеренное усердие к истине вовлекло его в заблуждение.

Глава 5

С возраставшим недоверием и беспокойством смотрел Матиас на частые посещения Бранкассиса и дружественные отношение к нему молодой графини. Старик не забыл, какую подозрительную, а может быть, и преступную роль играл итальянец при смерти барона Светомира, павшего, по глубокому убеждению преданного слуги, жертвой убийства. Мысль, что Бранкассис может быть опасен Ружене, неотвязно преследовала его, и свою тревогу он решил поведать Броде, с которым очень сдружился. Всей правды он все-таки не решился ему открыть, а просто заметил, что противно видеть долгие беседы молодой графини с итальянцем-кардиналом, которого он считал негодяем и распутником, в доказательство чего и сообщил, что видел, в Пльзене, в его свите, переодетую женщину.

– Бьюсь об заклад, что паж Туллий, сопровождающий его теперь, тоже какая-нибудь Туллия.

Замечание это не пропало даром. Брода стал присматриваться, а затем и наблюдать за пажом, который часто являлся к ним в дом, то с кардиналом, то с разными от него поручениями. Он скоро убедился в двух вещах: во-первых, что Туллий, несомненно, женщина, а во-вторых, что она ненавидит Бранкассиса; в мрачном взгляде пажа и в горькой усмешке его рта проглядывало глубокое страдание. Тогда у Броды возникло подозрение, что это какая-нибудь жертва кардинала; он решил разъяснить, по возможности эту тайну, и стал еще бдительнее следить за пажом, подкарауливая при выходе того из архиепископства.

Каково же было его удивление, когда он подсмотрел однажды, что, закутавшись в плащ и спустив на лицо капюшон, паж пробрался в Вифлемскую часовню и слушал там проповедь Гуса с видимым умилением и со слезами на глазах. Брода пошел за ним и увидал, как тот, в темном переулке, сбросил плащ и затем уже прямо направился во дворец архиепископский.

Неподалеку от рынка, Брода нагнал пажа, поздоровался и предложил ему зайти с ним в трактир выпить кружку вина. Туллий подозрительно на него взглянул.

– Спасибо, – холодно ответил он, – Но я не считаю вас дружественно расположенным к моему синьору и… как верный слуга, не нахожу приличным пировать с вами.

– Хорошо сказано, юноша! Но если вы не считаете необходимым быть непременно врагом всех, кто не любит кардинала, то примите мое приглашение. Может быть, наша беседа придется вам по душе.

Паж пристально взглянул в открытые и честные глаза Броды.

– Конечно, кубок вина ни к чему не обязывает, – ответил он. – Идемте, синьор!

Брода повел своего юного спутника в знакомый трактир и шепнул на ухо хозяину открыть им отдельную комнату и подать вина, фруктов и медовых пирожков. Когда трактирщик вышел, заперев за собой дверь, Туллий вдруг расхохотался.

– Медовые пирожки? – хитро усмехаясь, заметил он. – Словно вы собрались угощать вашу возлюбленную.

– Во всяком случае, хорошенькую женщину, дорогая Туллия! – ответил Брода, многозначительно кладя ему руку на плечо.

Паж побледнел и попятился.

– Ложь, – не своим голосом закричал он, выхватывая кинжал.

– Бросьте эту игрушку, милая! Она не годится перед моим мечом. К тому же, клянусь, у меня нет вовсе оскорбительных против вас намерений. Я только хотел сказать вам, синьора, что издавна знаю повадку Бранкассиса возить с собой переодетых женщин. Но я заметил, что вы недолюбливаете уважаемого Томассо, а если молодая и красивая женщина, как вы, играет постыдную роль при человеке, которого ненавидит, то, значит, она к этому вынуждена, а потому достойна сожаления и помощи всякого честного человека. Эту помощь, если захотите, предлагаю вам я, нимало не пытаясь раскрывать ваши тайны; если же нет, то клянусь вам вот этим, – и он поднял крестообразную рукоять меча, – забыть весь наш разговор и предоставить вам идти своей дорогой.

Туллий, или Туллия слушала его, растерянно глядя и с трудом переводя дыхание, и вдруг опустилась на стул.

– Правда! Я женщина… – упавшим голосом прошептала она, – терплю позор и не в состоянии защищаться, так как позор этот – добровольный, ради спасения тех, кто был мне дорог. Моя история – долгая, но верьте мне, синьор, я не падшая женщина.

– Если б я это думал, то не стал бы с вами так разговаривать. Бедная жертва грязной любви этого поганого монаха!

Туллие выпрямилась и в глазах ее блеснула дикая ненависть.