Светочи Чехии - Страница 50

Иероним закрыл лицо руками; в нем, видимо, совершалась тяжелая борьба.

После продолжительного молчание, он встал бледный, но решительный; отзвук пережитого только что нравственного потрясения чувствовался в его голосе и потухшем взгляде.

– Ты победил, Ян, – глухо сказал он. – Я отказываюсь от личного счастья и уеду, как можно скорее, не видясь с Руженой. Пусть эта жертва послужит тебе мерою моей к ней любви: я не хочу быть виновником ее падения. Будущее покажет, имел ли я на это право и хорошо ли я поступил, становясь, в то же время, ее палачом, так как жизнь с Воксой для нее сущее несчастье.

– Пока человек исполняет свой долг, он не может быть несчастным, спокойная совесть будет ему поддержкой, твердо ответил Гус. – Дай же мне руку, товарищ! Поздравляю тебя с победой! Верь мне, когда-нибудь Ружена тоже поблагодарит тебя за то, что ты не воспользовался ее неопытностью.

– Я обещал видеться с ней завтра. Пойди вместо меня и передай ей мое „прости”; выясни ей причины, побуждающие меня бежать от нее, – тихим голосом сказал Иероним.

Затем, схватив плащ и шляпу, он бросился вон из комнаты; вслед за ним ушел и Гус.

По уходе Иеронима, Ружена заперлась в своей комнате, и нервное возбуждение разрешилось потоками слез. К счастью, Вок не вернулся к ночи, а когда она на следующее утро проснулась поздно, после тяжелого сна, то в ней произошла реакция и она почти с ужасом, хотя отчасти и с упоением, припоминала то, что случилось накануне.

Конечно, при воспоминании о словах любви и поцелуях, которыми она обменялась с Иеронимом, все существо ее радостно трепетало; но стыд и угрызение совести уже шевельнулись в ее душе. Слишком честна и чиста была она, чтобы от вечера до утра откинуть всякие нравственные основы.

День для нее тянулся невыразимо тягостно, и когда ее свекор, – Вок все еще был в отсутствии, – пораженный ее расстроенным видом, дружески спросил, что с ней, она едва не лишилась чувств.

Волнение возрастало с часу на час: Иероним, вероятно, назначит время и условится относительно подробностей их бегства, которого она сама же требовала; а между тем, этот решительный шаг ужасал теперь ее самую.

Но вместо Иеронима пришел Гус и попросил переговорить с ним с глазу на глаз. Под строгим, грустным взглядом духовника Ружена вздрогнула и покраснела.

С поникшей головой прошла она за ним в ораторию и опустилась на колени перед аналоем.

– Вы ожидали другого, слова которого были бы приятнее вам, чем мои, – сказал, помолчав, Гус. – Но я, исполняя данное слово, пришел передать вам прощание Иеронима. Он завтра едет и не вернется, пока не будет в состоянии видеть вас, не краснея.

Ружена глухо вскрикнула.

– Он меня покинул?! Он меня не любит?!

– Он слишком любит, чтобы погубить и низвести вас на положение женщин… другого рода. Придите в себя, Ружена, и стыдитесь, до какой степени вы забыли свой долг, – строго заметил Гус.

Но полученный удар был слишком силен. Потеря любимого человека заслонила собою всякий стыд, и она начала горячо перечислять оскорбления и измены мужа, слагая с себя всякую обязанность оставаться ему верной.

Гус ее не прерывал, пока рыдание не заглушили ее слова.

– Заявите все это открыто и тогда уезжайте смело, – заметил он.

– Да разве я могу? – пробормотала она, удивленно смотря на него.

– Вы не можете, это верно! А вы хотите бежать крадучись, ночью? Верьте мне, дочь моя, все, что боится света, всякое дело, которое прячется во тьме, – дурное дело! Вы это знаете не хуже меня, потому вам и стыдно, потому вы и скрываетесь от взора людского, который далеко не так страшен, как Божье око. Вы обвиняете вашего мужа и утверждаете, что ненавидите его, за его проступки против вас; а с каких же это пор чужие грехи служат извинением наших? А ваша совесть безупречна?

И он строго разобрал всю ее жизнь после замужества. Старалась ли она полюбить Вока, привязать его к себе снисходительностью и кротостью; не отталкивала ли равнодушием, холодностью и жестким, оскорбительным словом? Затем, он заговорил о долге, который человек обязан исполнить, как бы тяжел он ни был, чтобы не оказаться уклонившимся от жизненного испытания и не мучиться впоследствии угрызениями совести и страхом осуждения.

Никогда, может быть, проповедник не был столь красноречив, как именно в эту минуту; всю живую веру свою и горячий порыв к добру изливал он на смущенную душу кающейся.

Когда Гус, наконец, ушел, сломленная его убеждениями Ружена твердо решила всецело подчиниться велениям долга, поручив Богу судьбу свою.

Глава 3

Было воскресенье конца мая 1412 г. Несмотря на ранний утренний час, на улицах Праги было уже много народу: одни спешили к обедне, другие бежали за покупками в многочисленные лавчонки-балаганы, выраставшие, как грибы, в базарные дни и торговавшие разными привозимыми из окрестностей припасами.

На площади, перед Тынским храмом, скопление народа было особенно велико, и плотная масса окружала два сколоченные из досок помоста. На каждом из них было по монаху, державшему к народу речь. Раздававшиеся, время от времени, около этих уличных кафедр барабанный бой и трубные звуки привлекали все новые массы любопытных.

Среди собравшейся толпы, стояли – Брода и Матиас; один слушал, сумрачно нахмурив брови, другой презрительно усмехался на образные речи монахов.

– Братья! – звонко выкрикивал один из проповедников. – Слова мои слабы, чтобы описать все блага небесные, которые вы можете получить, заручившись индульгенциями, предоставляемыми верующим его святейшеством, папой Иоанном XXIII, с неисчерпаемой щедростью отца к блудным детям своим. У кого из нас совесть не запятнана грехом, кто не содрогнется перед судом Божьим, или не станет молить Небо о прощении дорогих усопших, терпящих в аду ужасающие мучения? Кто, наконец, из нас не страшится за детей своих, которых, может быть, ожидает вечное проклятие? От вас зависит избежать всех этих мук, запасшись отпущениями… Индульгенции есть всякие и на всякие нужды: полные и частичные, на 500, 300 и 200 лет; есть разрешение на грехи будущие; есть и такие, что приостанавливают страдание чистилища. Есть для высокого панства, есть и для бедных: все одинаково могут избежать мучений того света. Даже тот, кто уже ступил на путь погибели, – может смело явиться пред вратами рая, и св. Петр, прочтя отпущение, не станет даже справляться о его прегрешениях, а прямо распахнет перед ним райские двери. А там, на золотых и серебряных облаках, восседает Бог Отец, а рядом с Ним Божественный Сын Его, окруженные сонмами архангелов и ангелов, херувимов и серафимов. С трепетом грешник падает ниц пред престолом Всевышнего; но ангелы, увидав в руках его индульгенцию, поднесут ее Богу, а Христос скажет: „Что наместник Мой отпустил на земле, то отпущено будет на небесах. Иди, сын Мой, и воспой хвалу Мне”. И ангелы вознесут блаженного на облака и покажут ему все прелести рая; он упокоится под сенью древа познания добра и зла и безбоязненно может вкушать те самые плоды, которые некогда сгубили Адама…