Светочи Чехии - Страница 44

Лицо Гуса нахмурилось.

– Да! Не стыдно ли тебе, пан граф, твоих легкомысленных слов, – строго сказал он. – Бог даровал тебе в подруги существо чистое и прекрасное, а ты, едва отошел от алтаря, как уж мечтаешь изменить ей с какой-то тварью, А еще христианин!

Вок был смущен и покраснел; но уважение и почтение, внушаемые ему доблестным проповедником, все-таки были столь глубоки, что он и не подумал возражать на суровое наставление, а только заметил, неловко улыбаясь:

– Вы, аскеты, поистине нетерпимы, мистр Ян! Ведь я же еще не изменил Ружене! Во-первых, потому, что не имел на это времени; а во-вторых, я перед алтарем не давал клятвы ослепнуть и не смотреть на других женщин, а любоваться только собственной женой! В таком случае, я должен был бы перерезать горло Иерониму, потому что он находит мою жену красивой и даже высказал мне это. Право, милый мистр, вы уж слишком суровы! По-вашему выходит, что мне следовало бы окриветь, как сказано в писании: „если глаз твой соблазняет тебя, то вырви его”.

– Ну, я не боюсь, чтобы ты последовал этому евангельскому совету, – заметил Гус, качая головой.

– Что верно, то верно! Я очень дорожу своей наружностью. Да и Ружена, хоть она и очень добродетельна, но предпочтет меня, бьюсь об заклад, таким, как я теперь, чем кривым, даже если бы я выколол себе глаз только для того, чтобы остаться ей верным.

Иероним рассмеялся, улыбнулся и Гус, а затем встал и начал прощаться.

– Как, отец Ян, вы уже уходите? – с сожалением спросил молодой хозяин.

– Да, мне еще нужно заняться проповедью. Вам останется тут Иероним, такой же грешник, как и ты: он тоже не станет по пустякам выкалывать себе глаза.

– О, нет! Я предпочитаю колоть другим, – ответил тот, смеясь.

Иероним и Вок вернулись в залу и вмешались в окружившую их нарядную и веселую толпу гостей.

Еще раз заходили кубки и снова выпили за здоровье героев сегодняшнего дня. Затем, под звуки флейт и пение, с пажами впереди, усыпавшими путь цветами, молодые были торжественно отведены в опочивальню.

Часть II

(Иезекииль, 37)
„Пророк, восстань! Пусть все живет,
Пусть очи видят, сердце бьется,
Пусть жизнью жизни дух дохнет
И над пустыней пронесется”…
Н. Соколов.

Глава 1

Первое время замужества для Ружены промелькнуло, как в тумане, среди празднеств, даваемых в честь новобрачных, и среди политических волнений, охвативших население Праги.

Вопрос о голосах в университете сделался жгучим и достиг своей кульминационной точки при избрании ректора и декана факультета искусств. Со свойственным немцам упорством, дерзко поддерживали они старый порядок; чехи воспротивились неправому голосованию и восторжествовали.

Выборы были отменены, а Бальтенгаген, равно, как и Варентраппе, сохраняли пока свое бывшее положение лишь фактически. [44]

Дело не дошло до рукопашного боя, только в виду строгого наказа Вацлава: но отношения между враждующими сторонами были крайне натянуты.

Среди тех, кто с особым болезненным чувством следил за ходом этой борьбы, была Марга. Несмотря на все старания, ей не удалось повидаться с матерью, до такой степени профессор строго следил за своей невесткой; однако, при посредстве их старой, преданной служанки, Марга все-таки получила от нее послание, в котором Луиза Гюбнер, посылая свое благословение дочери, оповещала, что у них все уже готово к отъезду, хотя она еще не знает, куда именно они отправятся по выезде из Праги.

Марга очень подружилась с Руженой и делилась с нею своей печалью, по поводу предстоящей разлуки с матерью, может быть, навсегда, разлуки без прощания.

Буря, давно уже чувствовавшаяся в воздухе, разразилась 7 мая 1409 г.

Чтобы положить конец университетскому беспорядку, Вацлав собственною властью назначил ректором своего секретаря Зденка Лобоуна, а деканом Симона Тишпова, и поручил Николаю Лобковицу привести в исполнение свое повеление. [45]

Лобковиц, большой друг Вальдштейна, ужиная у них в тот же день, вечером, весело рассказывал результаты возложенного на него поручения.

– По приказанию короля, я созвал мистров всех четырех народностей в Каролине, и затем явился сам, в сопровождении советников Старого места (города); а чтобы держать буянов в порядке, взял с собой значительный отряд стражи. Когда я предложил немцам подчиниться воле государя, они отказались наотрез: какова же была их ярость, когда я, в ответ на это, отобрал у Бальтенгагена ректорскую печать и матрикулы университета, ключи от казны и библиотеки, а обязанности ректора и декана возложил на Зденка Симона. Я думал, что они тут же передохнут со злости; но немцы ведь толстокожи и ограничились лишь тем, что удалились с криками, проклятьями и ругательствами, – со смехом закончил Лобковиц.

– Любопытно, что они теперь станут делать. Противиться долее немцы не могут, а я не верю, чтобы они сдержали клятву, и ушли из города, – заметил старый Вальдштейн.

Что решение немцев было серьезно, доказал уже следующий день. Во всем городе они с лихорадочной поспешностью стали готовиться к уходу.

Марга не отходила от окна у Змирзликов, с тоской следя за укладкой, которая шла во дворе ее дяди, под наблюдением самого Гюбнера.

На телеги наваливали тюки и ящики, уносили проданную мебель, и звонкий, пронзительный голос профессора был слышен даже на улице. Злость, написанная на его тощем, пожелтевшем лице, приводила в трепет бедную Маргу, даже на таком значительном расстоянии.

На третий день, с зарей, на улицах Праги царили необычайные шум и движение. Можно было подумать, что население оставляет город.