Светочи Чехии - Страница 41

– Я не это хотела сказать, отец Ян! Только мне кажется, что с его, как и с моей стороны, любовь могла быть иная, – она наскоро и возможно яснее изложила то, что волновало ее, и затем прибавила: – Говорят, любовь – чувство могучее, всевыносящее и всепрощающее; а я сознаю, что не перенесу никакой обиды от Вока, никогда ему ее не прощу и не стану его в таком случае больше любить. Да и он, думается мне, поступит, также.

Гус задумчиво покачал головой.

– Не могу одобрить, дочь моя, ваших чувств, с которыми вы идете к алтарю! Клятва, добровольно приносимая вами, обязывает вас делить с вашим мужем печали и радости и неизменно выказывать ему ту самую привязанность, которая все прощает и судит снисходительно. Великий долг берете вы на себя завтра! Вам, как и всякой женщине, судьба пошлет, вероятно, не одно испытание, но если разочарование посетит сердце жены, иная, новая и долгая любовь расцветет для нее у колыбели ее ребенка. Вы еще не знаете жизни, Ружена, никакая страсть еще не тревожила вашего покоя; но когда ваша душа проснется, когда гордость, ревность, злоба, искушение станут нашептывать вам дурные советы, тогда-то вам придется бороться за добро, за ваш долг и верность. Все это легко, когда любишь! Да почему бы вам, дочь моя, не постараться приобрести эту великую любовь, согревающую сердце и облегчающую всякую жертву. Хотя граф, как и все мы, подвержен слабостям человеческим, но он достоин вашей любви, а чтобы привязать его к себе, Бог даровал вам могущественнейшее орудие – вашу красоту. Пользуйтесь же этим даром небесным не для пустого тщеславия, а для того, чтобы оказывать на вашего мужа доброе влияние, которое бы его облагородило и сделало человеком набожным и строго нравственным.

Ружена была растрогана и крупные слезы катились по ее щекам.

– Я понимаю, что эта обязанность велика и свята, но… но… я боюсь, что у меня не хватит сил ее выполнить, – прерывающимся от волнения голосом сказала она.

– Жизнь, дитя мое, есть борьба, которую Бог посылает нам для нашего же блага, и выносить которую нам помогает добрая воля! Когда придут тяжелые часы и минуты слабости, доверьте мне вашу печаль и Господь наш Иисус Христос, которому ведомы все людские немощи, вразумит меня указать вам путь истинный.

Он положил руку на склоненную голову Ружены и горячо помолился.

– А теперь, – сказал он с доброй улыбкой, – успокойтесь и помните, что ни один волос не спадает с головы без воли Отца нашего Небесного.

Он хотел встать, но Ружена удержала его за руку.

– Благодарю, дорогой отец Ян, за ваши наставления, – сказала она, как-то по-детски смотря на него своими лучистыми и влажными еще от слез глазами. – Поцелуйте теперь меня, как вы это делали, когда я была маленькая, и мне будет казаться, что вашими чистыми устами мой дорогой отец посылает мне с неба свое родительское благословение на завтрашний день.

– Охотно, дитя мое! – ответил Гус и, нагнувшись к ней, поцеловал ее в лоб и благословил.

Ружена встала радостная и, вручив духовнику значительную сумму денег для бедных, простилась с ним.

Пришла ночь и маленькая лампада, зажженная перед Распятием, мерцающим светом озаряла келью Гуса. Он лежал на своей жесткой и узкой постели, но не спал; тревожные думы беспокоили его.

Мысли и чувства, осаждавшие его теперь и, в течение целого вечера, мешавшие ему работать, были неведомыми гостями в этом мирном убежище ученого отшельника.

Образ женщины преследовал его с болезненной настойчивостью; золотокудрая головка Ружены, с ее большими, ясными глазами, наивно доверчиво смотревшими на него, как искушающее видение, мелькала на страницах сухого богословского трактата, улыбалась ему с листов сочинения, над которым он работал, и рассеивала его во время вечерней молитвы.

С тяжелой головой и стесненным сердцем лег он спать, не понимая, что с ним происходит.

Мимо скольких женщин, молодых и прекрасных, равнодушно проходил он в течение своей жизни; ни красота, ни обожание, которое многие из них выказывали ему, не трогали его сердца, не волновали его чувств. Нечистые желания, погубившие стольких из его товарищей, толкая их на соблазн кающихся красавиц, переступавших порог их конфессионала, – были ему чужды. Целомудренный по природе, он вел строгую, подвижническую жизнь, посвященную науке и молитве, и побежденная плоть еще никогда не смущала его.

Его душевное равновесие получило первый толчок на свадьбе Марги. Небесная головка, виденная им в темноте ризницы, произвела на него сильное, глубокое впечатление, которое возобновлялось всякий раз, когда он виделся с Руженой; а он не давал себе отчета в том, что находился во власти веявшего от нее очарования.

Сегодняшний вечер внес окончательное расстройство в его душу. Как неотвязчивый призрак, преследовал его образ стоявшей подле него на коленях Ружены – чистой, хрупкой, и свежей, как полевой цветок. Ему казалось, что он еще чувствует пожатие ее белой, атласистой ручки и слышит легкий аромат, исходивший от ее волос, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб; при этом воспоминании сердце сжималось, словно тисками, и выступал холодный пот. И завтра он же должен будет соединить ее с этим повесой, который, вероятно, и не поймет никогда, какое сокровище посылает ему судьба. О! Отчего, он не может посвятить ее Богу, пока еще невинная душа не запятнана прикосновением легкомысленного, распутного общества, пока ревность и страсти ее не гложут и она не тронута грехом, в который постараются завлечь ее прельщенные ее красотой придворные трутни?

Сердце его больно сжалось, и тяжелый вздох вырвался из груди.