– Такие кровавые стычки оскверняют церкви, – прибавил Милота. – У св. Михаила католический священник убил гусита. Понятно, что, по их дурному примеру, и наши впадают в крайности.
– Нет, это не крайности, а справедливое возмездие, – крикнул Ян из Желива. – Мы уже можем насчитать многих мучеников, а пока еще ни одного воина, который мужественно защищал бы чашу и евангелие от поношений, а своих сподвижников – от клеветы и насилия. Ну, а вы, пан Ян, что думаете обо всем этом, – обратился он к Жижке, буквально не раскрывавшему рта во время разговора.
Спрошенный поднял голову и как-то загадочно усмехнулся.
– Я все слушал и вполне разделяю ваше мнение! Есть минуты, когда хороший удар топора, или просто бича, лучше самой красноречивой проповеди. Повелел же Бог истребить филистимлян и прочих врагов избранного Им народа, а насколько справедливее наша борьба с антихристом и его приспешниками! Но, чтобы ниспровергнуть чудовище, для этого надо выбрать подходящую минуту и надлежащий способ действий. А вот, о чем я раздумывал, глядя на гору Табор и собравшихся здесь бравых молодцев: разве это не крепость, созданная самим Богом? – он указал рукой на окружавшую местность. – Глубокие лощины, где шумят воды Лужницы, защищают ее с трех сторон лучше всяких рвов, а эта узкая полоса земли, ведущая вниз, – естественный мост, который оборонить легко! А собравшийся здесь народ! – Жижка махнул на стоявшую неподалеку толпу крестьян и горожан. – Взгляните на эти смелые лица железные кулаки и восторгом горящие глаза! Дайте-ка им в руки оружие, укажите цель, да воодушевите, – и вот вам непобедимое войско.
– Славно задумано и славно сказано, друг, – похвалил пан Николай. – Я убежден, что в нужную минуту Бог вдохновит тебя, как надоумил и тогда, когда Вацлав приказал обезоружить обывателей Праги!
Жижка громко захохотал.
– Да, шутка вышла отличная! Горожане растерялись и не знали в ту пору, что им делать, а мой совет – вооружиться и идти за мной к королю, пришелся им по душе. Никогда не забуду я рожу старого, когда я прибыл со своим войском и объявил ему, что верные пражане – в его распоряжении, готовые пожертвовать для него жизнью и достоянием, пусть только он соблаговолит приказать и указать, на кого надо идти.
– Ха, ха, ха! Случись это со мной, – я указал бы картезианцев, на Смихове! Вот где ютится змеиное немецкое гнездо, – с ненавистью проворчал сквозь зубы Ян из Желива.
– Старый Вацлав ограничился тем, что поблагодарил нас, похвалил за усердие и велел, как можно скорее, возвращаться в город. Но доказательство того, какого он натерпелся с нами страху, – это его поспешный отъезд в Кунратиц. Однако, нам пора кончить нашу беседу; вот женщины идут со сбором, – закончил Жижка.
– Пан Ян, я собираюсь устроить 30 июля крестный ход и мне надо бы повидать тебя и переговорить с глазу на глаз, – торопливо шепнул ему Ян из Желива.
Тот успел только кивнуть ему головой в знак согласие, так как в эту минуту к ним подошла кучка женщин, во главе с Анной и Маргой, неся в руках подносы, на которые присутствующие складывали свои подаяния.
Ночь с 28 на 29 июля спустилась над Прагой. В городе стояла тишина, все, казалось, спало. Улицы были пусты, и ни одного огонька не светилось в окнах.
Уснувший город не производил, однако, впечатление покоя и отдыха: отряды городской стражи чаще обыкновенного делали обходы, но едва они проходили, как из темных закоулков появлялись тени, и скользя вдоль стен, скрывались затем в домах, где их, по-видимому, ожидали, так как, по условному знаку, дверь открывалась и тотчас же захлопывалась за ними.
Это движение проявлялось и по соседству дома Вальдштейнов. Громадное здание тоже, казалось, погружено было в сон, но по темному и узкому переулку, прилегавшему с одной стороны к зданию, украдкой пробирались закутанные в темные плащи люди и, постучав три раза в маленькую, скрытую в стене дверь, исчезали внутри дома.
Это была та самая дверь, в которую входила Туллие, чтобы предупредить о покушении кардинала. Теперь тот же Брода впускал и сопровождал входивших. Но, вместо того, чтобы идти по лестнице наверх, в покои хозяев дома, ночные гости проходили по длинному коридору и в конце его, по каменной лестнице, спускались в погреб.
В большой, сводчатой, низкой зале, где вдоль стен уставлены были бочки и чаны, собралось несколько человек. На длинном дубовом столе, служившем ключнику для разлива вина по бутылям и кувшинам, стояло несколько шандалов с восковыми свечами, а на деревянных скамейках кругом разместились гости. Введя последнего из них, Брода присел и сам на конце стола, предварительно заперев на засов массивную дверь наверху.
За столом, посредине, сидел граф Гинек, а по бокам его Николай Гус, Ян Жижка, Милота Находский, еще три пана, затем священник Ян из Желива и какой-то горожанин, с умным, смуглым лицом.
Вок стоял напротив отца и горячо говорил.
Молодой граф за это время сильно похудел; большие черные глаза его потеряли свое веселое, насмешливое выражение, а рот – презрительную усмешку; вид у него был по прежнему смелый, но угрюмый и даже суровый.
– Привезенные мною вести не сулят ничего хорошего и, как мне кажется, настоятельно требуют немедленного решения. Король настолько восстановлен против нас, что мы можем ожидать лишь самых крутых мер, – насмешливая нотка зазвучала в его голосе. – Вы знаете, что мы окружены шпионами, которые втираются в наши собрания, выслеживают наши действия и подробно, хотя и не всегда правдиво, доносят королю обо всем, что делается. Последнее время Вацлав был так возбужден, пуглив и подозрителен, что оставаться при нем было сущим наказанием! Я только случайно узнал, что гнев его вызван доносом о том, что мы будто бы замышляем лишить его трона и заместить паном Николаем или тобой, Жижка, тоже якобы готовым украсить себя короной Чехии.